Тюркская культура относится к богатейшим культурам мира, в лоне которой возникло множество замечательных произведений словесного искусства. К сожалению, по ряду причин не все памятники письменности тюркской культуры сохранились и дошли до нашего времени, многие из них исчезли навсегда. Частые войны, тяжелые климатические условия, преимущественно деревянное строительство, выгорающее дотла при малейшем пожаре, кочевой образ жизни тюркских народов - все эти факторы сыграли свою отрицательную роль в сохранении древних рукописей. Манускрипты, находившиеся в библиотеках крупных городов Поволжья: Булгаре, Биляре, Сарае, Казани и др. сгорели при захвате этих городов противником или были вывезены в неизвестном направлении. В этих обстоятельствах для тюркских народов России большую важность представляет необходимость сохранения и изучения того письменного наследия, что дошло до наших дней.
В июле этого года в Национальной библиотеке Республики Татарстан открылась выставка, посвященная 790-летию первой редакции поэмы “Кысса-и Йусуф” известного булгаро-татарского поэта Кул Гали. В 1212 г. он завершает первую редакцию своего произведения, а в 1233 - вторую. Поэтому в рукописях встречаются обе даты.
Обе редакции “Кысса-и Йусуф” были распространены только в Среднем Поволжье и Приуралье, в пределах обитания булгаро-татар. Именно в этих регионах была найдена большая часть экземпляров поэмы. Хранящиеся за рубежом - в Дрездене и Берлине - две рукописи поэмы были также вывезены из Казани. То же самое можно сказать и о санкт-петербургских экземплярах “Кысса-и Йусуф”, которых имеется свыше десятка. Единственный бакинский и пять уфимских списков поэмы были также обнаружены в районах проживания татар.
В 1983 г., когда широко отмечалось 750-летие со дня написания второй (наиболее совершенной) редакции поэмы, приводилась следующая статистика. Ученым на тот год был известен 161 список “Кысса-и Йусуф”. 115 из них было обнаружено на территории современного Татарстана, 11 - в Пермской области, 9 - в Башкирии, 6 - в Горьковской области, 4 - в Астрахани. То есть, это еще раз подтверждает, что ареал распространения рукописей поэмы охватывает в основном регионы компактного проживания поволжских татар. Здесь найдены даже списки 50-х годов XX века, что свидетельствует о том, что поэма Кул Гали переписывалась татарами вплоть до этого времени, до середины прошлого столетия.
В настоящее время татарская гуманитарная наука не имеет полных и достоверных сведений о месте рождения и происхождении поэта. Есть предположения, что Кул Гали родился в одном из городов или селений, расположенных в бассейне реки Камы, что, возможно, его родным городом был Кушан (ныне – местечко возле Сорочьих Гор в Татарстане).
Правда, существует ряд “вновь обнаруженных” псевдобулгарских “источников” под разными названиями: “Джагфар тарихы”, “Шан кызы дастаны” и др., в которых достаточно подробно говорится о Кул Гали и о Волжской Булгарии в целом. Как показали многочисленные исследования ученых-историков, вышеперечисленные произведения являются грубой фальшивкой, искажающей историческое прошлое. Надо также отметить, что такие авторитетные ученые как Ф. Купрюлюзаде (Турция) и Э. Бертельс (СССР) считали родиной Кул Гали среднеазиатский город Хорезм.
Относительно языка поэмы до сих пор также ведется немало споров. Если ареал распространения “Кысса-и Йусуф” говорит в пользу ее булгаро-татарского происхождения, то язык (огузо-кыпчакский) полностью противоречит данной теории. Как известно, ни булгары, ни татары не разговаривали на огузском диалекте тюркского языка, а исторически были носителями кыпчакского диалекта.
По этому поводу существует множество мнений – как то, что Кул Гали по происхождению был огузом - выходцем из Хорезма, так и то, что он родился и жил в Булгаре, но относился к реликтовому булгаро-огузскому племени. Интересную версию предложил в свое время ленинградский востоковед Габдурахман Тагирджанов, которую хотелось бы привести здесь целиком: “Булгарские поэты писали для читателей не только одного региона, они писали на общем огузо-кыпчакском литературном языке, чтобы было понятно всем тюркским читателям. Как полагают, этот литературный язык развивался в Хорезме на огузо-кыпчакской диалектной основе. На этом литературном языке писали суфийские шейхи Ахмед Ясави и его последователь Сулейман Бакыргани (из хорезмского селения Бакырган). Стихи этих суфийских поэтов не имели такой популярности в Средней Азии, даже в Хорезме, где господствовала персидская поэзия. Они получили широкое распространение в Поволжье, и в частности в Булгаре, где не было придворных поэтов, а персидская поэзия имела для булгар в основном познавательное значение. Благодаря этому литературным языком у булгар стал тот же огузо-кыпчакский литературный язык, на котором писал свою поэму булгарский поэт Кул Гали”.
В связи с вышесказанным можно было бы предположить, что Кул Гали и другие его современники были поклонниками не только одного лишь творчества Ахмеда Ясави (умер в 1166 г.), суфийского по своему содержанию, но и хорошо знали и понимали главные идеи, заложенные в основу тариката Ясавийя, которым руководил великий туркестанский шейх. Существует мнение, что Кул Гали являлся мюридом Ахмада Ясави. Косвенным подтверждение этого служит тот факт, что в эпилоге своего произведения поэт называет себя в одном случае «Гали», в другом – по примеру своего учителя Ахмада Ясави (Кул Ахмеда) – «Кул Гали», подразумевая себя рабом божьим Гали.
Даже в советских учебниках по истории татарской литературы упоминается о том огромном влиянии, которое творчество Ясави оказало на всю средневековую тюрко-татарскую литературу. Если за тысячи километров от Хорезма в Волжской Булгарии разделяли туркестанские идеи и использовали огузский язык, то это говорит не только о значимости этих идей, но и об их актуальности и насущности для мусульманского населения Поволжья.
Как известно, в Поволжье в средние века широкое распространение получили в основном два тариката - Ясавийа и Накшбандийа, которые пришли в этот регион из Средней Азии. Достаточно был распространен и орден Бикташийа. Известно, что некий шейх Балем Ходжа, родом из окрестностей Биляра в Волжской Булгарии, в последние годы своей жизни уезжает в далекую Турцию и старается направить в русло подлинного суфизма последователей тариката Бикташей, начавших сбиваться с истинного пути. Таким образом, процесс шел с двух сторон и был обоюдным.
В связи с вышесказанным возникает вопрос: насколько пронизана суфийским духом поэма Кул Гали “Кысса-и Йусуф”? Казанский ученый Резеда Ганеева полагает, что это произведение полностью суфийское, и что любовь Йусуфа к Зулейхе - это, как и принято в суфийских произведениях, не просто любовь к женщине, а Любовь к Аллаху, раскрытая через образ Зулейхи.
Напомним, что в поэме, основанной на известной коранической суре “Йусуф” речь идет о пророке Йусуфе (мир ему), который в процессе своей эволюции проходит путь от несчастного и обманутого мальчика до величественного правителя Египта. В течение своей жизни он испытывает немало бед: родные братья, желая разделаться с любимцем отца, бросают Йусуфа в глубокий колодец, затем его продают в рабство, но юноша избавляется от неволи. В Египте Йусуф вновь попадает в заточение, из которого, казалось бы, нет выхода, но избавление приходит и в этот раз. Каким бы образом не складывалась ситуация, Йусуф всегда выходит победителем. Кул Гали рисует его человеком, который никогда, ни при каких обстоятельствах, не позволяет себе сомневаться в Величии и Силе Аллаха.
Зулейха – вторая главная героиня поэмы, видит Йусуфа во сне и влюбляется в него. Но прежде, чем они встретятся, девушка тоже испытает немало бед и лишений.
Любовь юноши и девушки - ни что иное, как любовь человека к Аллаху, стремление приблизиться к Нему, - полагает Резеда Ганеева. Другие же татарские ученые отвергают эту версию, рассматривая любовную связь только в самом прямом, обыденном смысле этого слова.
В пользу суфийского характера “Кысса-и Йусуф” выступает и казанский ученый Рашат Амирханов. В качестве обоснования его он приводит следующие примеры из поэмы: смирение Йусуфа (мир ему) с невзгодами и его всепрощение (в сцене расставания с братьями, продавшими его в рабство); красота Йусуфа (мир ему), созерцание которой заставляет народ забыть о голоде; осуждение тщеславия, самолюбования; мотивы терпения, самоотречения Зулейхи, принесший на алтарь любви свое достояние, положение, красоту...
В последнее время рассматриваются не только среднеазиатские, но и арабо-персидские истоки поэмы Кул Гали. По мнению казанского литературоведа Нурмухаммеда Хисамова, одним из основных источников поэмы стало произведение персидского автора Абдаллаха Ансари из Герата “Анис ал-мюридин ва шамс ал-маджалис” (“Друг мюридов и солнце бесед”). Только одно название этого произведения говорит о его суфийском содержании.
У автора этой статьи есть своя версия относительно суфийского происхождения поэмы, а именно – сравнение ее с трудами известного персидского комментатора Корана и историка Абу Джафара Мухаммада ибн Джарира ат-Табари (839-923), писавшего на арабском языке. Ат-Табари - автор многочисленных богословских трудов, среди которых наиболее известен его тридцатитомный комментарий к Корану под названием “Джами‘ ал-байан фи-т-тафсир ал-кур’ан” (“Всеобъемлющие разъяснения к толкованию Корана”).
Наиболее древним тюрко-татарским автором, упомянувшим ат-Табари в своем творчестве, является Кул Гали. В качестве доказательства этого можно привести следующий пример. В оригинале “Кысса-и Йусуф” (до сих пор поэму публиковали в сокращенной редакции) приводится беседа Пророка Мухаммада (мир ему и благословение) с неким иудеем. Кул Гали отмечает, что впервые эта легенда стала известна благодаря некоему Джариру:
“В одной из известных историй,
Изложенной впервые Джариром,
[Упоминался] один иудей по имени Бустан,
[Который] спросил у Верного Пророка (мир ему),
Желая узнать верный и безошибочный ответ...”.
(Подстрочный перевод)
Под именем “Джарир”, а точнее Ибн Джарир, вероятнее всего, “скрывается” Абу Джагфар ибн Джарир ат-Табари. Употребляя сокращенную форму написания имени известного арабоязычного ученого, Кул Гали подтверждал тем самым общеизвестность именно такой формы написания.
Кроме того, в этом отрывке речь идет об истории “изложенной впервые Джариром”, т.е. под этой фразой подразумевается какой-то труд, автором которого является некий Джарир, т.е. Ибн Джарир. Следовательно, Кул Гали был знаком с древнейшими мусульманскими источниками.
В пользу этого говорит и тот факт, что в средние века и позже ат-Табари будет упоминаться (напр. в трудах Джамалетдина Суйюти) в основном под именем Ибн Джарир. В начале 20 в. по имени отца – “Ибн Джарир” (сын Джарира), его будет называть и известный татарский ученый-просветитель Риза Фахретдинов (1859-1936).
Кул Гали в своей поэме использовал немало художественных находок, прямо или косвенно заимствованных из произведений ат-Табари. Этот вовсе не является зазорным, так как в средние века многие поэты прибегали в своем творчестве к материалам предшественников. Хотя надо сказать, что немало схожих моментов были присущи и другим памятникам средневековья: поэмам татарских поэтов - Кутба “Хосров и Ширин” (1342) и Махмуда ибн Гали ал-Булгари “Нахдж ал-Фарадис” (1358). Для иллюстрации приведем два примера одного и того же эпизода из ат-Табари и ал-Булгари.
Рассмотрим диалог, приведенный у ат-Табари:
Ра‘иль: “Как прекрасны твои волосы». Йусуф: “Это первое из моей плоти, что будет утеряно (рассыпано)”. Ра‘иль: “О Йусуф, как красивы твои глаза!”. Йусуф: “Это первое из моего тела, что растворится в земле”. Ра‘иль: “Но как прекрасно твое лицо!”. Йусуф: “Лицу предназначено сгнить в земле”.
Махмуд ал-Булгари: “Зулейха сказала: “О Юсуф, какое у тебя красивое лицо!” “Когда я сойду в могилу, пролежу в ней три дня, то мое лицо станет столь безобразным, что никому не захочется взглянуть на меня”, - ответил Юсуф. “Какие у тебя красивые глаза!”, - сказала Зулейха. “Прежде всего в могиле гаснут глаза”, - ответил Юсуф. “Какие у тебя красивые волосы!” - сказала Зулейха. “Прежде всего в могиле осыпаются волосы”, - ответил Юсуф.
Вызывает удивление схожесть этих двух примеров, взятых из разных источников! Можно предположить, что ал-Булгари или широко пользовался поэмой своего предшественника - Кул Гали, или напрямую был знаком с оригинальными восточными трудами. В пользу последнего говорит и упоминание в “Нахдж ал-Фарадис” имени “Имама Абу Джагфара” (то есть ат-Табари) и, вообще, использование самого широкого круга различных авторитетных мусульманских источников. Пример с ал-Булгари еще раз свидетельствует о том, что труды арабских и персидских писателей и ученых были хорошо известны в Поволжье.
Вообще, содержание диалога у Кул Гали и ал-Булгари дает основание предполагать, что они оба были хорошо знакомы с оригиналом ат-Табари или его ранними переработками. В пользу этого говорят упомянутые в тафсире (комментарии Корана) образы тленности этого мира: выпавшие волосы, погасшие в могиле глаза и др.
Если древние мусульманские авторы, такие как ат-Табари, писали свои труды, особенно не задумываясь о цельности сюжета и художественной композиции, то их тюркские последователи уже не удовлетворялись простой констатацией фактов. Например, Кул Гали четко поделил своих героев на положительных и отрицательных, направил спонтанные действия основных персонажей в заранее четко продуманное русло. Главные герои “истории Йусуфа” (мир ему) имеют в обоих источниках (ат-Табари и Кул Гали) как общие, так и резко отличающиеся черты. Однако Йусуф как у ат-Табари, так и у Кул Гали достигает нравственного возвышения лишь пройдя через определенный этап трудностей, бед и несчастий.
В связи с вышесказанным, можно утверждать, что поэма “Кысса-и Йусуф”, хотя и была основана на древних мусульманских источниках и традиционных сюжетах, все же, является самостоятельным произведением, изучение которого еще не закончилось, а только начинается.
Азат Ахунов, г. Казань |